Архитектура на протяжении многих веков была средством отображения ценностей общества, создавала нужное настроение и являлась искусством, доступным каждому. Ведь если задуматься, любой может наслаждаться «застывшей в камне музыкой» – от бездомного до президента. Для этого не надо покупать билет на концерт или в музей.
Начиная с 1990-х годов, российская архитектура столкнулась с радикальными изменениями, утратив присущий ей ранее осмысленный подход. В предыдущие эпохи, вплоть до советского периода, заказчик – будь то частное лицо, возводившее здание для собственного использования или сдачи в аренду (как, например, отель «Бристоль»), или само государство, строившее для своих граждан – всегда вкладывало в проект определенную идею, отражая особенности культуры и строя. Архитектура была зеркалом общества, наполненным содержанием.
Однако с приходом свободной рыночной экономики строительный сектор нередко стал сводить архитектуру к исключительно техническому проектированию, отбрасывая ее художественно-эстетическую и концептуальную составляющую как «пережиток прошлого». Ведь строят на продажу, а не для себя. В результате мы получили здания, в которых форма оторвана от содержания – порой безликие и функционально однообразные, а порой, напротив, отличающиеся кричащей аляповатостью. Такая архитектура лишена души, не способна говорить о своей эпохе и культуре и не способная ничего предложить, кроме квадратных не очень удобных метров.
Архитектура – это инвестиция в будущее, результат которой будет стоять десятилетиями, переживая целые человеческие жизни. Ее воздействие на человека колоссально: высококачественные проекты способны возвышать и воспитывать вкус, в то время как бездумная или негармоничная застройка может вызывать депрессию и даже способствовать социальному отчуждению. Именно поэтому наблюдение нескольких поколений за «тоскливой» архитектурой 90-х и 2000-х годов является серьезной проблемой.
В этом контексте памятники архитектуры приобретают особую значимость. Помимо того, что они создают необходимый контекст исторической преемственности и принадлежности, они также служат живым напоминанием о принципах хорошей, качественной архитектуры. Эти шедевры должны стать отправной точкой для новых, современных проектов.
Во многих странах «странную» и новую архитектуру стараются не просто терпеть, а встраивать в городскую ткань через правила, конкурсы и работу с контекстом. Чаще всего речь не про свободу без ограничений, а про управляемый эксперимент: новые формы допускаются там, где они усиливают идентичность места, экономику и экологичность. Задача архитектора — добиться диалога нового и старого, а не буквального копирования историзма.
В Бильбао, Париже и Берлине «смелая» архитектура работает за счет того, что ей заранее задают рамки по месту, масштабу и общественной пользе, а не по стилю. Эти рамки вполне переводимы в язык регламентов для российских городов, особенно в зонах реновации и исторических центрах. Заметные объекты (музеи, общественные центры) обычно проходят через международные конкурсы, где отдельно оценивают интеграцию в среду. Это фильтр от «странности ради странности» в пользу продуманной концепции.
Современные здания не призваны быть идентичными копиями построек столетней давности, но обязаны стать их логическим продолжением, демонстрируя развитие идеи, подобно тому, как мы ожидаем от детей не повторения, а осознанного и уникального продолжения нас самих.
