Воронеж. 20.06.2011. Агентство Бизнес Информации (ABIREG.RU) – Светская хроника – Настоящим событием и достойным завершением Международного Платоновского фестиваля стали одноактовки Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, представленные на суд воронежской публики 16 и 17 июня.
Моцарт
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет: тогда б не мог
И мир существовать; никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
А. Пушкин
Суть высокого Возрождения, барокко и галантного века изложена тремя разными, но гениально талантливыми хореографами, язык постановок которых разительно отличается друг от друга и от канонической классики русского балета.
И попытка понять этот язык превращается в неожиданно трудное, но приятное усилие. Сродни попытке любви или творческого поиска.
Поверил я алгеброй гармонию
«Шедевры современной хореографии» открываются одноактовым балетом финского хореографа Йорма Эло «Затачивая до остроты» (Slipe to Sharp). В его основе - скрипичные концерты Вивальди и часть шестой Партиты Генриха Бибера. Попытка возвратить барочное понимание танца, ставшего родоначальником балета и не требующего в ту пору драматургии и иной смысловой нагрузки (балет в ту пору мог быть как сюжетным, так и бессюжетным и обозначал не спектакль, а танцевальный эпизод), диктует сложность и странность композиции, вычурность и неестественность поз и движений, стилистику внезапных, как резкая смена настроения, завязок и развязок. Хореограф своей постановкой заставляет и зрителя почувствовать себя отчасти человеком эпохи барокко, который ощущал себя, по выражению Паскаля «тем, кто улавливает лишь видимость явлений, но не способен понять ни их начала, ни их конца». Но, воспроизводя в своей постановке элементы механицизма, хореограф словно забывает или нарочито купирует другую – контрастную – ипостась барокко – его гиперчувственность.
Бесспорно, математическая выверенность и нарочитая холодность балета Йорма Эло блестяща и изумительна. Но мне она напомнила Декартову геометрию и бесконечные попытки Кая сложить из идеальной ровных и причудливых кристаллов слово «вечность» в ледяном дворце Снежной Королевы.
В стальном корсете духа
Совсем иную эмоциональную и смысловую нагрузку несет постановка испанского хореографа Начо Дуато «За Вас приемлю смерть» («Por vos muero»), премьера которой в России состоялась 27 мая 2011 года. Этот одноактовый балет заменил в программе другую постановку Начо Дуато «В лесу» («Na Floresta»), солистка которой за несколько дней до приезда в Воронеж подвернула ногу. Организаторы Платоновского фестиваля писали, что от замены балета воронежские зрители только выиграют. И были правы.
На сцене перед нами оживает эпоха расцвета испанской культуры, эпоха великой поэзии и великих колониальных завоеваний, эпоха завершения многовековой борьбы с арабами, времени, когда рыцари посвящали дамам жизнь и сонеты, карнавалы сменялись кострами святой инквизиции, а бьющая через край распущенность - аскетической сдержанностью.
Стиль высокого Возрождения, воплощенный в стихах знаменитого поэта и воина Гарсиласо де ла Вега, а также в испанской музыке XV-XVI веков в исполнении ансамбля легендарного Жорди Саваля находит не менее эмоциональное и чувственное выражение в постановке, представленной на закрытии фестиваля воронежцам.
Премьеру балета в Московском Музыкальном театре имени К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко хореограф предварил такими словами: «Это золотой век испанской культуры. Я обожаю это время, и это одно из сокровищ, которые мы плохо храним. Это стихи и музыка о смерти, любви, танце, об Испании. Я хотел сказать этим балетом, что Испания - это не только кастаньеты, тореадоры, сомбреро, но и еще нечто прекрасное и возвышенное».
Живая, яркая, чувственная пластика танцев, в основе которых угадываются как элементы придворного испанского танца перроморо, который так любили испанские гранды, так и элементы народных танцев, воспроизводит всю полноту – трагичность и радость бытия, расставляя новый акценты в постижении испанской культуры посредством напряженного, динамичного и удивительно пластичного языка современной хореографии. Неслучайно артисты признавались, что в этом балете им пришлось заново учиться танцевать. Дух эпохи воспроизведен до мелочей, начиная с декораций. В черной коробке сцены возникают то ли изыскано украшенные элементы домов средневекового города, в окошках которых появляется свет от карнавальных масок, то ли стены церкви, свет из которой трагически и торжественно освещает героиню, то ли рамка для картины в стиле Возрождения, где влюбленные соединяются-срастаются в объятье, как в последнем прибежище. А за импровизированными стенами-ширмами пылает то ли зарево заката, то ли костры инквизиции.
Исполнители одеты в великолепные костюмы в духе эпохи. Дамы и кавалеры влюбляются, дурачатся, сорятся и мирятся, ревнуют и страдают, ни на минуту не забывая, что маскарад жизни сменится пляской смерти, а вместо влюбленных придут священники в мрачных капюшонах и с кадилами. Запах от кадил задолго до самого танца монахов распространяется по всему залу, напоминая то ли дым, то ли благовонья. Все амбивалентно и взаимосвязано в этом мире, как любовь и смерть. Стихи Гарсиласо де ла Веги сопровождают балет на протяжении всего действия. Они исполняются на испанском языке. В переводе сонеты Гарсиласо де ла Вега звучат не менее трагично и торжественно до дрожи:
Я вас люблю. Я изваял ваш лик
Под стать своей любви, но страсти пламя
Не в силах вам расплавить сердца твердь.
Лишь вами осенен мой каждый миг:
Рожденный ради вас, живущий вами,
Я из-за вас приму — приемлю! — смерть.
Именно любовное томление становится темой не только реальной чувственной жизни, но и благодатной почвой для религиозного экстаза, которым буквально проникнута вся культура Испании золотого века. И эта чувственность и религиозность воплощаются в танец, проходящий путь от карнавальных моресок и придворных па до торжественной молитвенной текучести движений. Разрушая шаблоны и стереотипы, Начо Дуато и исполнители балета «За Вас приемлю смерть» представляют Испанию страной, где любовь оказывается единственно верным способом постижения полноты бытия, а величие духа превращает чувственное томление тела в «нечто прекрасное и возвышенное» как музыка, танец, стихи, полотна великих испанских художников - в бессмертное искусство. Понятное и родное, как ладонь ребенка, невзирая на разные менталитеты и языковые барьеры.
А мне хотелось тебя нежданной шуткой угостить
Завершает «Шедевры современной хореографии» одноактовка великого хореографа ХХ века Иржи Килиана на музыку двух фортепьянных концертов Моцарта. Этот балет был создан к 200-летнему юбилею со дня смерти гениального композитора. В Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко премьера постановки Иржи Киллана «Маленькая смерть. Шесть танцев» состоялась в 2010 году, а в 2011 году получила «Золотую маску» как лучший балетный спектакль.
Постановка чешского хореографа позволяет зрителю погрузиться в эпоху, когда любовь превращается в искусный флирт, когда «война – войной, а обед - по расписанию», когда парики, мушки, корсеты и румяна позволяют оставаться их обладателям вечно красивыми и молодыми, когда кавалеры были женственными, а дамы пикантными, как статуэтки из севрского фарфора. Когда все было в шутку, даже смерть. И только утонченное наслаждение служило залогом полноты жизни. Недаром название первой части постановки «Маленькая смерть» - дословный перевод французского эвфемизма, обозначающего оргазм.
Черно-белая графика сцены. Реквизит в виде шпаг и зеленых яблок (символ искушения). Преувеличено пышные черные кринолины, которые катаются по сцене на шарнирах и, кажется, живут своей отдельной модной жизнью. Серое, сменяющее черное, покрывала, напоминающие гигантский плащ (вспомним, ведь галантный век – век плаща и шпаги!), за которым, как за вздетым ветром или страстью пологом будуара, появляются исполнители, на которых корсеты телесного цвета. Символическая нагота – вызывающе-дразнящая и одновременно целомудренная. Жажда страсти, любовного наслаждения зримо и осязаемо явлены через откровенные сцены – и музыку автора «Дон Жуана», для которого любовь сродни танцу и жизни, бесконечный вихрь эмоций (от гнева, ревности, принуждения до сокровенной ласки, нежности и искренней теплоты).
Во второй части постановки перед нами предстают испуганные, словно застигнутые за чем-то дурным, кавалеры и дамы в нижнем белье. Волосы дам, одетых в исподнее, растрепаны, лица густо смазаны румянами и пудрой, пудра щедро – облаками – сыплется и с париков кавалеров, на которых из одежды только - панталоны. В одной из аннотаций на постановку справедливо замечено: «В сиянии софитов актеры Музыкального театра «танцуют» кристально-чистый смех Вольфганга Амадея Моцарта».
«Шесть пьес» как бы полемизируют с «Маленькой смертью», показывая случайность и недолговечность любовных увлечений, при этом страсть заменена флиртом, смерть – фарсом (один из кавалеров несколько раз пытается заколоть соперника, после чего соперник как ни в чем не бывало лихо отплясывает с одной из дам), галантные ухаживания за дамой сменяются кокетливыми ужимками, которые кавалеры, прикрывшись кринолинами, адресуют уже друг другу. Ласки возлюбленных откровенны и в тоже время гротескны. Жизнь, смерть и любовь здесь представлены в виде игры случая и каприза, как это было свойственно галантному веку и творческой манере великого композитора. «Вы видите, что я могу писать, как захочу – красиво и дико, прямо и криво. Когда я зло пошутил, то писал прямо и серьезно. Сегодня я в хорошем настроении и пишу криво и весело», - отрывок из письма композитора к своей кузине.
В «Шести пьесах», благодаря чутью и таланту Килиана, музыкальная шутка Моцарта представлена «криво и весело». И этот задор передается от исполнителей в зал, который то и дело взрывается смехом и аплодисментами. Это не просто буффонада с неизвестными дамами и кавалерами и их сиюминутными, отгороженными от внешнего мира, переживания. Можно ли спрятаться в комическом танце от войны, революции и других социальных потрясений? Да, если герои этого танца куклы (тогда объяснимы их всклоченные волосы и пыльные парики, здесь, на мой взгляд, таится скрытый намек на инфантильность персонажей галантного века). Или живые мертвецы (на их причастность миру смерти указывает их первоначальный ужас при взгляде друг на друга, их внезапное окоченение, их танец-подражание египетским рисункам и тот факт, что они порой «уезжают» со сцены ногами вперед)? Эта буффонада, завершающаяся под прелестный блестящий игрушечный дождь из снежинок, как под Новый год, попытка заставить каждого из нас – реального или потенциального участника «красивого и дикого» карнавала - вырваться из бессмысленной надуманной пьесы повседневности и почувствовать настоящее дыхание жизни, не стянутой кринолинами придворного этикета.
