Редактор «ВК» побеседовал с Иваном Михайловичем ШАБАНОВЫМ накануне его семидесятилетия
О Шабанове «Курьер» и ваш покорный слуга писали много. Как правило — критически. Но были среди этого моря публикаций и такие строки: «Каждый его монолог был непременно с восклицаниями. «В Воронежской области нет большего демократа, чем ваш покорный слуга», —восклицал Шабанов и был, между прочим, недалек от истины. Всякий раз, теряя власть, он возвращался в нее исключительно демократическими путями. Раз за разом он выигрывал выборы: сначала депутата областного парламента, затем — его председателя, потом — губернатора...».
Иван Михайлович Шабанов — личность во всех смыслах уникальная. В местной политической истории XX века не было кроме него человека, который бы дважды становился во главе области. Лишь в самом начале XIX столетия тайный советник Александр Борисович Сонцов дважды в разное время, по императорскому указу, становился воронежским губернатором. Но если тайный советник Сонцов садился в главное губернское кресло по высочайшему распоряжению из столицы, то Иван Михайлович Шабанов оба раза приходил во власть в наших краях вопреки вышестоящему решению. В этом смысле он абсолютно народный лидер.
... Завтра Ивану Михайловичу исполнится семьдесят. Накануне этого события мы пригласили его в «Курьер» и попросили рассказать всего лишь о четырех — самых драматических, на наш взгляд, — моментах его богатой событиями жизни.
Он любезно согласился. Так родился этот сюжет в четырех действиях.
Действие первое
«Если бы я проиграл, со мной рассчитались бы с крайней степенью жестокости...»
—Иван Михайлович, к июню 1990 года у вас за плечами была вполне сложившаяся карьера совпартработника: вы, не считая должностей в комсомоле, успели поработать и первым секретарем крупного райкома партии, и заведующим идеологическим отделом обкома, и первым зампредом облисполкома... То есть принципы партийной дисциплины вы знали. И тем не менее в том знаменитом бунте против ЦК, который предприняли воронежские коммунисты в июне 1990 года, именно вы сыграли главную роль: после тех событий главным партийным руководителем области стали вы, а не поддерживаемый Москвой человек. Как вы решились на такой по тем временам абсолютно немыслимый переворот, Иван Михайлович?
— Во-первых, я не думаю, что это был какой-то переворот. Просто к этому времени демократические (без кавычек) процессы в партии достигли нашей области и проявились в том, что на ту конференцию, где должен был избираться лидер областной парторганизации, приехали кандидаты не от номенклатуры, а подлинные выразители народного мнения. Вы знаете, что это было за время: карманные, так сказать, лидеры во многих местах заменялись теми, кто пользовался всенародной поддержкой. Именно по такому принципу и прошли выборы на областную партконференцию. Делегаты, которые прибыли на нее, были, в полном смысле этого слова, всенародно избранными. То есть там, в районах, их избирали в условиях жесткой конкуренции, при которой на один мандат претендовали порой до пяти-шести человек.
Моя личная судьба складывалась к тому времени не очень удачно... Я бы не хотел сейчас в нашем разговоре называть какие-то конкретные фамилии, но обозначу ту ситуацию так: у меня сложились довольно напряженные отношения не только с первым секретарем обкома, но и с моим непосредственным начальником — председателем облисполкома. Настолько напряженные, что я в любой момент мог оказаться безработным.
И вот в этот момент ко мне обратились партийная делегация из Ново Воронежа и практически все делегации районов областного центра с просьбой стать кандидатом на пост первого секретаря обкома. Надобно сказать, что к тому моменту была установка из обкома: меня делегатом на конференцию не выбирать.
—Почему? Вы же не были в ту пору диссидентом?
—Не был, но почему-то я был неугоден тогдашней власти. Что было тому причиной — честно говоря, даже затрудняюсь теперь вспомнить. С Алексеем Макаровичем Воропаевым, бывшим председателем облисполкома, мы проработали семь с лишним лет и ни разу не поссорились, а вот с тем, кто осенью 1989 года его сменил, у нас отношения сразу не сложились. В общем, в один прекрасный дань я почему-то стал неугодным.
-Словом, перед вами стояла альтернатива: либо стать безработным, либо совершить а Воронеже революцию?
— Ничего такого передо мной не стояло. Меня избрали делегатом партийной конференции от Кантемировского района, которым я руководил лет за десять до этого. Причем на выборной конференции там я не был, его было решение самих кантемировцев.
И вот я, как делегат, уже иду регистрироваться на областную конференцию, и вдруг по пути меня встречают делегаты из Нововоронежа: «Иван Михайлович, мы будем предлагать вас на первого секретаря. Вы только, ради бога, кандидатуру свою не снимайте!».
—То есть все, что потом произошло, не было заговором?
—Что вы! Какой заговор? До открытия конференции я ни с кем из делегатов ни о каких судьбоносных для меня вопросах вообще не беседовал. Откровенно говоря, даже когда ко мне на конференции стали обращаться с предложением стать альтернативным кандидатом, я отказывался: не хотелось никаких таких социальных потрясений. Но тем не менее, когда меня попросили выступить на той конференции, я, подумав, дал согласие.
—Это было очень принципиально: выступить на той конференции?
—Еще бы! Все ораторы были определены заранее, и вдруг я прошу: дайте мне слово. Ребята, которые сидели в секретариате, положили мою записку с этой просьбой поверх записок желающих. И мою фамилию объявили. После этого был перерыв, во время которого ко мне подошел мой тогдашний начальник, председатель облисполкома, и сообщил совершенно конкретно, что от облисполкома должен выступать только один человек — это естественно, он, руководитель. На что я ответил: если дадут слово — выступлю.
—О чем вы тогда говорили?
—О том, что партия резко теряет возможность управлять процессами демократизации общества, что является прямым нарушением со стороны партии Конституции страны, согласно которой КПСС должна отвечать за все. Еще говорил о том, что здесь, в Воронеже, партийная власть замкнулась в себе, потеряла связь с массами и утратила авторитет. К сожалению, секретари обкома вообще боялись любых публичных общений.
Кроме того, у меня была еще одна позиция в выступлении, над которой я долгое время размышлял и которая тогда явилась результатом всех этих непростых, поверьте, размышлений. Я говорю о сталинских репрессиях. В общем, помня о них, я призвал партию к некоторому покаянию, к признанию того, что она делала неправильно. К тому времени демократическая пресса об этом уже говорила в полный голос, и КПСС должна была как-то на это реагировать.
Для меня это не праздный вопрос: несколько лет в облисполкоме я был председателем комиссии по расследованию преступлений в годы репрессий, из местного управления госбезопасности мне постоянно приносили эти папки на репрессированных. И мы с Никифоровым Анатолием Кирилловичем из КГБ начитались их вдоволь: когда один листок (первая страница) — фамилия, имя и отчество, и второй листок — обвинение в контрреволюционной деятельности. И никакого «дела» больше нет. После этого — три непонятные подписи-закорюки и приговор: «расстрелять».
Короче, таких «дел» я начитался вдоволь и был абсолютно уверен (и остаюсь уверен и по сию пору), что оправдывать такие вещи нельзя... Ну вы только представьте: ночь, стук в дверь, врываются какие-то непонятные люди и ни за что ни про что забирают сразу всех и увозят неизвестно куда... Вообще это страшно - такая судьба...
Словом, на той конференции я говорил, что партия должна выступить инициатором разоблачений, если она хочет идти дальше и развиваться... Забегая вперед, скажу, что потом мне в ЦК долго выговаривали за это мое выступление: мол, к какому это вы такому покаянию всех нас зовете?..
—А коммунисты из районов Воронежской области после этих ваших слов предложили избрать вас первым секретарем обкома партии.
—Мою фамилию назвал, по-моему, Василий Игнатьевич Федосов. Его предложение Поддержали делегаты из Нововоронежа, и потом покатилось.
А для меня это все было полной неожиданностью. Я сижу в конце зала и молчу. Делегаты спорят: надо ли кандидатам выступать с программой? Геннадий Сергеевич Кабасин (первый секретарь обкома. — Ред.) отказывается: мол, доклад отчетный делал, там все и сказал. Тогда решают: никаких программ не надо. Я тоже поднялся и сказал: нет, не надо. То есть я за себя никак не агитировал.
А потом начались прения. И это было самое интересное: часа полтора-два выступали делегаты, причем как решили с самого начала — по очереди: один — за действующего секретаря, другой — за его альтернативного кандидата. То есть изначально не допустили так называемой игры в одни ворота. И вот здесь я был поражен выступлениями в мою поддержку: малоизвестные или вообще не известные мне люди выходили на трибуну и по своей личной инициативе говорили такие слова о партии, о современности, о моей работе, что просто ком к горлу подкатывал... И на этом фоне шли подготовленные, абсолютно безжизненные, заученные слова в поддержку тогдашнего первого секретаря. И если иногда там случалось оживление, то выглядело оно приблизительно так: выступает в поддержку официальной кандидатуры Вислогузов (царство ему небесное), тогдашний первый секретарь Верхнехавского района. А это моя родина. Выступает и говорит: я про Ивана Михайловича ничего плохого сказать не могу, он наш земляк, всегда помогал и помогает району и т. д. Словом, все отлично, только вот не надо ему идти на выборы, поскольку его нынешняя должность настолько нужная, что она нисколько не уступает должности первого секретаря... То есть он говорил как бы за действующего первого секретаря, но фактически поддерживал меня.
— Но ведь, Иван Михайлович, вы отдавали себе отчет, что после таких выступлений партаппарат вас в случае проигрыша уничтожит?
- Конечно, я это понимал. Не скрою: было тревожно. Особенно когда начали голосовать. Тогдашний председатель облисполкома стоял у кабинок для голосования и фактически сопровождал туда каждого делегата, чтобы посмотреть — за кого тот проголосовал.
Потом начался подсчет. Вижу, выходит один член счетной комиссии, с кем-то говорит. Прислушиваюсь: вроде как первый секретарь проиграл. Я даже сначала не понял, что это значит, что я победил. Услышал об этом со сцены. Объявили итоги, пригласили меня подняться.
Выхожу. Ощущение — понятно какое.
- Типичное подтверждение пословицы «Из грязи — в князи». Неугодный руководству области чиновник становится фактически партийным хозяином области. Соблазна свернуть голову бывшим врагам не было?
- Судите сами: на утро следующего дня, прежде чем продолжить конференцию, собрал заседание бюро обкома и поставил вопрос о всех социальных и номенклатурных гарантиях для бывшего руководителя области: по моему предложению его тут же избрали в состав нового бюро обкома. Все остальные мои оппоненты сохранили свои должности. При этом я прекрасно понимал, что, если бы судьба повернулась по-другому, со мной рассчитались бы с крайней степенью жестокости...
—А как отреагировали на ваше демократическое избрание в Москве?
- Не поверите, но с этим как раз было проще. К тому времени я уже был знаком с большинством сотрудников из орготдела ЦК, где меня утверждали и заведующим отдела обкома, и заместителем председателя облисполкома. Кроме того, Воронежскую область тогда курировал инструктор орготдела ЦК по фамилии Бабкин. Он приезжал ко мне лично еще в Кантемировку, где я работал первым секретарем райкома партии, и у нас с ним сложились довольно хорошие отношения... Так что реакция ЦК была нормальной.
- А на уровне политбюро как было воспринято ваше избрание?
—Какие-то звонки были сразу. В тот период был там один замечательный татарин — умница необыкновенный, он интернациональными вопросами занимался...
-Его фамилия была, кажется, Усманов.
-Да, он был тогда секретарем ЦК. И вот он позвонил мне, и мы договорились о встрече. Потом Егор Семенович Строев, тогда тоже секретарь ЦК, позвонил: поздравляю, Иван Михайлович, будешь в наших краях — заходи...
- И никто из ЦК не выговаривал вам за то, что в Воронеже произошло?
—Нет, таких претензий ни у кого не было. Может быть, уже время было другое, демократическое.
- А как на ваше избрание отреагировал генсек партии Михаил Горбачев?
—Позвонили из его приемной, поздравили. Самого его в том момент не было: куда-то уезжал. Это потом уже мы с ним не один раз встречались...
Действие второе
«В один час все мы стали изгоями общества»
—Иван Михайлович, давайте поговорим теперь о драматической (все-таки трагической называть ее не буду) ситуации в вашей судьбе: август 1991-го. Путч. Разгром ГКЧП. Ельцин издает указ о запрете КПСС. Для вас это значило одно: из руководителя области вы в один миг превратились в безработного. Ощущение не из легких...
— Очень плохое ощущение. Признаюсь честно: было обидно. И, поверьте, не столько даже за себя — к тому времени у меня уже была довольно крепкая закалка. Обидно было за людей, которые работали рядом со мной на партийных должностях. Никто из них к тому времени уже не был никаким фанатом коммунистической идеи. Все эти слова о коллективной ответственности — ерунда. Это были честные, высокопрофессиональные работники, которые трудились на благо области в экономически очень непростое время. И практически в один час все они стали изгоями общества. Это для меня было самое тяжелое. Ведь многих из них я пригласил на работу в партийные структуры.
— А для вас лично, Иван Михайлович, известие о запрете компартии стало неожиданным? Где вы были, когда поступило известие об этом?
-Я был в обкоме. В дни ГКЧП связи с ЦК партии практически не было. Я несколько раз звонил в приемную Горбачева, пытался переговорить с первым секретарем Московского обкома партии — безрезультатно. Все затихли. Только от Шенина (секретарь ЦК. -Ред.) пришла шифрограмма: надо, мол, провести мероприятия на предприятиях по поддержке действий ГКЧП — и все. Я этой бумажке ходу не дал.
А потом вечером в большом зале —зал забит был — проходило открытое заседание президиума исполкома. Калашников вел. И я там выступал (это было часов в двенадцать ночи). Говорю приблизительно так: вот смотрю я на вас, дорогие мои товарищи, и недоумеваю. Ладно, бывшие секретари райкомов партии головы опустили — боятся, но вы-то, председатели райисполкомов, вы-то чего испугались? Вы посмотрите, кто вас критикует, вы посмотрите, кто вас загоняет в угол. Ведь завтра, когда дым рассеется и вся эта мишура уйдет, что вы будете говорить своим детям?.. Вот сказал я все это и домой пошел. А там дочка сидит, ждет меня и плачет: папа, как ты выдержал все это (заседания транслировали по воронежскому телевидению, и она видела).
—Спустя годы вы кого-то вините в случившемся тогда?
—Честно говоря, мне, к огромному сожалению, не очень повезло с теми, кто работал рядом. Многие были напуганы указаниями из Москвы. Тот же Калашников, которому я в свое время очень помог занять пост председателя облисполкома.
-А люди, не работавшие с вами, — к примеру, соседи по двору? Они как-то выразили свое отношение? Может, не знаю, перестали здороваться...
—Было и такое. Но такие случаи были, во-первых, единичные и, во-вторых, не публичные — исподтишка.
—А на семью никто не давил — не угрожал, не запугивал?..
—Нет, такого точно не было. Наоборот, помню из Рамони приехал директор совхоза (я его до этого мало знал): «Иван Михайлович, чем помочь?.. Вот продукты, давайте вас поддержим». Конечно, долго не мог устроиться на работу. Так прошла вся осень, и только в ноябре я смог найти работу в своем родном СХИ.
—Как же все это время семья ваша держалась?
—Ну там были у меня какие-то выплаты, так что голода у нас, к счастью; не было. Хотя радости было мало. Чего там говорить, семье досталось.
- Ваши близкие как-то упрекали вас в случившемся?
—Что вы, конечно нет. Была поддержка, за что им благодарен.
—В ноябре 1991-го вы начали работать в сельхозинституте проректором. С точки зрения карьеры, это существенное понижение...
—Я стал заниматься тем, чем занимался еще в 60-е годы в должности секретаря комитета комсомола СХИ. Конечно, было обидно. Тем более что даже в моем родном СХИ, который я знал буквально от подвала до чердака, нашлись такие, кто попытался меня загнать в угол. Правда, всех их я однажды собрал вместе и сказал, глядя в глаза: ребята, жизнь, она такая штука, что подлости не терпит. Поэтому вы, ради Бога, не трогайте меня сейчас, тогда и я вас трогать не буду... Кажется, они меня поняли.
Действие третье
«В Москве были люди, которые меня поддерживали»
—Еще один драматический сюжет из вашей биографии: сентябрь 1996 года. Вы председатель областной Думы. Губернатор области — Ковалев. После выборов президента, когда наша область проголосовала за Зюганова, а не за Ельцина, Москва Ковалева снимает или, как написали в официальном указе, переводит на другую работу. Другим президентским указом главой области назначается Александр Николаевич Цапин. И тогда вы второй раз в жизни идете против решения Москвы. Зачем вам это надо было?
—Вы меня опять заставляете говорить о внутренней кухне разных политических решений, что, честно говоря, делать мне не очень хочется...
—И все-таки, Иван Михайлович, я вас прошу ответить на этот вопрос, чтобы исключить какие-то сплетни и слухи.
—Хорошо. С Ковалевым у нас отношения складывались по-разному, однако в разговорах с глазу на глаз мы всегда находили общий знаменатель. Во всяком случае, надеюсь, он четко знает: Шабанов ему никогда никакой подлости не делал по жизни... Так вот, в тот период, о котором вы спрашиваете, мы с ним очень часто общались. И я ему все время говорил: «Александр Яковлевич, если ты пойдешь на выборы, я свою кандидатуру выставлять не буду». Он отвечал мне: «Михалыч, согласен». И у нас никаких вопросов не было.
А лотом я узнаю, что он уходит из области...
—Откуда вы об этом узнали?
—Я встретился в Москве с одним доверенным человеком, и он мне эту информацию передал... А Ковалев молчит. Я ему: «Александр Яковлевич, ну зачем лукавить, ты же уходишь, скажи прямо!». Промолчал.
—Я помню этот момент.
—И с Цапиным у меня был разговор до его назначения. Я ведь поддержал Цапина на выборах мэра Воронежа в 1995 году: уговорил левые силы, и они выступили за него. И тут года не проходит, а он уже идет на губернатора. Я его спросил: «Будешь баллотироваться?». Он: «Нет, Иван Михайлович, никогда!». А потом этот указ выходит...
Так вот, в отношении этого указа. Нельзя говорить, что в 1996 году Москва была против Шабанова. Были в Москве очень весомые люди, которые тогда меня поддерживали.
—Сейчас вы можете назвать их имена?
- Указ о назначении Цапина воронежским губернатором был составлен в администрации президента, руководил которой в то время Анатолий Борисович Чубайс. Но кроме этого был еще «Белый дом», где премьер-министром страны работал Виктор Степанович Черномырдин. Он знал меня еще по партийной работе и, скажем так, был совсем не против, чтобы я стал во главе области.
Цапина тогда в Москве мало кто знал. И среди кандидатов на должность губернатора его вообще не было. И вдруг выходит указ, где стоит его фамилия...
После этого мы встретились в горисполкоме по этому поводу. Был я, он и его заместители. Я один — их много. Был жесткий разговор, и только один Лунев тогда сказал Целину: «Я не советую вам идти на губернаторе, вы только что стали главой города...». Он его не послушал.
—А вы ему о поддержке Черномырдина не говорили?
—Я не мог об этом говорить: это же ведь политика. Хотя к этому времени премьер-министр уже сказал мне: занимайся выборами, все будет нормально.
— Тогда вы опять выиграли, и Москва, насколько помню, с вашим избранием смирилась.
— Только меня избрали — звонит Виктор Степанович Черномырдин: «Я тебя поздравляю, говорил же, что все будет нормально». А я ему: «Хотел бы; чтобы на инаугурацию приехали вы». Он посмотрел в расписание и говорит: «Не могу, лечу на Дальний; Восток, будет кто-нибудь из вице-премьеров». Я: «Можно, чтобы это был Лобов?». Он: «Никаких вопросов, даю команду».
И Олег Иванович Лобов прилетел в Воронеж.
—А как складывались отношения с Чубайсом, он же был против вас?
— Я приехал к нему. Мы поздоровались, сели. Он: «Ну вы и выборы провели! Как получилось, что Цапин проиграл? По селу, наверное?». Я говорю: «У вас данные-то есть? Он в городе проиграл, за исключением одного района». - «Да ты что?!» — «В том-то и Дело, - отвечаю. — Вот видите, какая у вас неверная информация о Воронеже, Анатолий Борисович…». После этого минут тридцать мы говорили с напряжением. Он не грубил, правда, — Чубайс умеет вести разговор без грубостей. Закончили так: «Президент избран всенародно?». —«Вопросов нет!» - «Тебя избрали тоже всенародно?» — «Да»— «Если будешь строить свою работу только на критике президента, то, думаю, понимаешь, что может быть — человек ты не глупый».
На это я ответил что-то вроде того, что такие условия меня устраивают, только вот пока больше гадостей делалось мне из Москвы, нежели наоборот... Ну и дальше мы уже с ним говорили очень конструктивно.
— А как складывались ваши отношения с президентом Ельциным?
— Борис Николаевич, царствие ему небесное, помнил меня еще как первого секретаря обкома. Мы познакомились на XXVIII съезде партии, куда он приехал к началу заседания на простом «Москвиче».
— Это тот самый съезд, на котором он демонстративно положил свой партбилет?
— Да. Но это было потом. А в начале он приехал на заседание на обычном «Москвиче». Я стоял у входа вместе с Шаймиевым из Татарстана (мы с ним практически одновременно стали первыми секретарями в своих регионах) и Нишановым.
— Легендарным Рафиком Нишановичем?
— Тем самым. Это уникальный человек с феноменальной памятью, сколько раз меня и встречал всегда: «А-а-а, это ты, тот самый первый секретарь из Воронежа, которого избрали демократическим путем?». Так вот, стоим мы втроем, подъезжает Ельцин. Познакомились. Поговорили минут пятнадцать-двадцать.
А потом уже было много чего, но наши отношения оставались уважительными, несмотря на то что я на Совете Федерации призывал Ельцина уйти в отставку.
— Иван Михайлович, вы были дважды руководителем области. Практически вся власть в Воронеже была в ваших руках. Было ли сделано что-либо такое, о чем вы теперь сожалеете?
— До сих пор сожалею о том, что много времени своей жизни растратил на людей, к сожалению, не очень хороших. А на людей толковых, умных, с которыми можно посидеть, поговорить о жизни, — времени не хватало... За это особо себя корю.
Действие четвертое
«Уйти, чтобы не участвовать в грязном деле»
— Осень 2000 года. В Воронеже — губернаторские выборы. Вы участвуете в них и проигрываете генералу ФСБ Владимиру Кулакову. Что вы чувствовали в тот момент?
— Было обидно, не скрою. В экономическом плане очень тяжелое было время: денег не было не то что в Воронежской области, но и в России. Всюду были задержки по выплате и пенсий, и заработной платы. И проспекулировать на этой беде было несложно.
Я часто думаю, может быть, мне надо было тогда согласиться — а предложения-то были, и немало — и уйти с поста губернатора в какое-то посольство или еще куда. Уйти, чтобы не участвовать в том грязном деле.
- А те выборы, вы считаете, были грязными?
- Вот только один пример: в Анне учительница покончила жизнь самоубийством. Больная была женщина, несчастная, она уже не один раз до этого пыталась свести счеты с жизнью... Словом, произошла человеческая трагедия. И вот кадры с ее похорон передали сразу в Москву и по Первому каналу показали: смотрите, до какой крайности довели Воронежскую область... И примеров такой нечистоплотности было очень много.
А ведь с Владимиром Григорьевичем (Кулаковым. — Ред.) мы были давние знакомые. В свое время именно я договаривался еще с Крючковым (глава КГБ СССР. — Ред.), чтобы его перевели в Воронежскую область начальником управления...
— Иван Михайлович, положа руку на сердце, стоит все-таки признать, что победа Кулакова на выборах 2000 года была обусловлена стремлением воронежского общества к обновлению. Конечно, коррупция в то время была не такая, как сейчас, но ее наличие уже начинало разлагать власть. В частности, так называемое «дело Суховерхова», возникшее в недрах вашей администрации, существенно подорвало доверие к власти в области. Насколько я понимаю, для вас лично это тоже стало ударом?
— Еще каким ударом! Если говорить о человеческом аспекте этой проблемы, то вы только представьте (не дай Бог, конечно!), что неожиданно арестовывают вашего родственника. (Ю.А. Щепкин, который был арестован вместе с В.А. Суховерховым, — родственник нашего собеседника. -Ред.). И он становится жертвой всей этой предвыборной борьбы. Это было ясно сразу. И по этому поводу я был на приеме у Путина, когда тот еще возглавлял ФСБ. И он мне сразу сказал: Иван Михайлович, пусть это дело дойдет до суда, по моим данным, — там ничего нет.
Но ребят, тем не менее, арестовали. И я прекрасно понимал, что в той ситуации это был сигнал мне: если бы я что-то сделал не так, меня тут же посадили бы. Когда ФСБ сращивается с финансовыми структурами — получается монстр, который не останавливается ни перед чем.
— Дело Суховерхова, как я понимаю, закончилось благополучно для его фигурантов?
— Они были оправданы по всем статьям. Юрий Андреевич Щепкин после этого получил новую должность и успешно работает там уже несколько лет.
— Иван Михайлович, после всех этих событий вы в людях не разочаровались?
— В целом, пожалуй, нет. Хотя на отдельных представителей человечества стал смотреть с большой грустью. Но это абсолютно не относится к простым воронежцам, которые проголосовали тогда против меня. Людей можно понять: когда зарплату, пенсию не платят, еще не то сделаешь.
— А вообще вас в жизни часто предавали?
— Я бы не сказал, что это было часто.
— Все-таки вы, дожив до семидесяти, остаетесь оптимистом.
— Это правда. Я счастливый человек. Вы знаете, сколько в эти дни мне приходит звонков, писем, телеграмм от разных людей, и не только из Воронежа. У меня по-прежнему хорошие отношения со многими губернаторами — с липецким, белгородским...
— А с нынешним воронежским губернатором Алексеем Гордеевым у вас какие отношения? Некоторое время назад у нас в «Курьере» был помещен снимок, когда он случайно встретил вас на Центральном рынке. Судя по этому снимку, это была встреча давних знакомых...
— Когда Алексей Васильевич только стал министром сельского хозяйства, одна из его первых поездок была в Воронежскую область. А тут как раз у нас выборы пошли, обстановка была напряженная, и в Россоши мы собрали всех глав районов. И вот там я впервые увидел Алексея Васильевича в деле. Провести тяжелый разговор, когда денег не хватает ни на что, — это непросто. И я увидел, как он умно, грамотно, не повышая голоса, провел разговор с главами районов. Потом у нас еще было несколько встреч, в том числе и после того, когда я перестал быть губернатором.
Что же касается его назначения на губернаторскую должность, то по этому поводу мне только остается поблагодарить президента за своевременное, правильное и государственное кадровое решение по Воронежской области. Жаль, конечно, что Гордеев появился у нас в дни, когда на дворе кризис, если бы он пришел хотя бы на два-три года раньше, у нас в области была бы совсем другая ситуация. Здесь уже звенело бы все!
— А ваша встреча на рынке — это была запланированная неожиданность или действительно случайность? Вы вообще на воронежские рынки часто ходите?
— На рынке я бываю часто, поскольку продукты для семьи всегда покупаю сам. Поэтому там меня знают и встречают приветливо, так что плохой товар мне никогда никто не продаст — это точно. Так что это была действительно случайная (но для меня приятная) встреча.
Эпилог
— Иван Михайлович, судьба распорядилась так, что вас бросало в разные стороны: то вверх, то вниз. Дойдя до семидесятилетнего юбилея, оглянитесь назад: какая это все же штука — жизнь?
— Гм... Есть такая древняя притча — дословно я ее, конечно, не помню, но смысл там такой: до тридцати лет человек живет, абсолютно не понимая, куда идти и что делать. С тридцати до пятидесяти — уже понимает, поэтому старается накопить какое-то богатство, с пятидесяти до семидесяти — он это богатство охраняет и стережет, как собака. А в семьдесят у него вдруг появляется мысль — а зачем все это нужно было делать?..
Ну а серьезно, мне больше по душе мысль Николая Островского: жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...
Думаю, мне не больно и не стыдно перед людьми за прошлое и настоящее.
Беседовал Дмитрий ДЬЯКОВ
«Воронежский курьер», №118 от 17.10.2009
