Год назад Владимир Кулаков перестал быть воронежским губернатором.
Год — вполне достаточная дистанция для того, чтобы спокойно оценить свою работу на посту главы области.
— Помните день, когда вы перестали быть главой области? Проснулись, а торопиться никуда не надо. Что вы чувствовали, чем занимались в то утро?
Мне кажется, что человек, который находится во власти достаточно долго, на должности, скажем, губернатора, он должен всегда себя готовить внутренне, что пройдут два срока — и надо уходить. По идее, человек, который избирается, он третий срок редко проведет, если честные выборы, потому что надоедает все. Людям надоедает его лицо, манера разговаривать, поведение. Кажется, что новый придет — и станет лучше. Сейчас, когда губернаторы, по сути, назначаются — это позволяет создать достаточно устойчивую власть. Это факт, от него никуда не денешься. А с другой стороны, то, что мы не избираем губернатора, ставит его в очень сильную зависимость от федерального центра. Не в политическом плане, я говорю о зависимости другого рода. Я помню о разговоре с президентом, он мне взялся помочь по одному вопросу, а время было уже позднее — часов 12 ночи, и он дает кому-то команду: «Набери мне быстро министра, я с ним поговорю». Я говорю: «Ради бога, только не надо этого делать!» Он спрашивает: почему? Я отвечаю: «Мне с этим министром еще работать, после вашего звонка как я это буду делать?..»
— Насколько я знаю, когда стало известно, что вы уходите и на ваше место приходит другой человек, местная политическая элита не скрывала своей радости по поводу вашей отставки. А ведь многие из них обязаны вам своим стабильным материальным и политическим положением. Для вас было неожиданностью такое их поведение?
— Когда говорят «элита», я закавычиваю всегда. Мне кажется, этот термин больше в ходу у журналистов и политологов различных.
— Назовем это партхозактивом.
— Это вернее. Один политолог, известный в Воронеже, написал недавно книгу. Я читал его публикации отдельные, отрывки. И вот он дает оценки разным людям: хорошо, плохо и т. д. Но мне кажется, что давать оценки деятельности любого человека может только тот, кто на это имеет моральное право. И если он сам в моральном плане образец. А когда этого человека таскают по сугробам в таком состоянии, что он говорить не может, не то что идти, а потом он начинает кого-то обсуждать и осуждать — я этого понять не могу. Для меня просто неприятно было, когда во время инаугурации все выступавшие — и руководители, и светская, и церковная власть — не могли хотя бы одно доброе слово сказать в мой адрес. Или я настолько плохо делал свою работу? Мне непонятно. Вот, например, Владимир Иванович Ключников. Я читаю его выступления, интервью, он говорит: ну слава богу, пришел новый губернатор, который поправит всю эту разруху, и все у нас будет хорошо. Ну, елки-моталки, Ключников ни разу не говорил мне: что-то мы делаем не так, давай обсудим. Вопросов не было никогда. А стоило мне уйти — оказалось, кругом разруха. Я никогда не считал таких людей элитой. Этот вопрос мне не первый раз задают журналисты, причем конкретно по Ключникову. Я говорю, что это лично моя вина. Я его вытянул, с ним мне было комфортно работать. Любой руководитель, подбирая кадры, в первую очередь выбирает тех, с кем ему удобно работать, с кем не будет сопротивляемости. Хотя есть железное правило: прочно только то, что сопротивляется. Я знаю, что собирались приехать очень известные люди из Москвы на инаугурацию меня отметить, как-то наградить, поблагодарить за совместную работу. Но им позвонили и сказали категорическое «нет». На мой взгляд, это совершенно неправильно.
— Из того, что сделано за девять лет, что у вас вызывает чувство удовлетворения, а что — сожаление? Может быть, что-то было сделано совсем не так и вы этого стыдитесь?
— Нет, я думаю, что стыдиться мне нечего. Мы все делали правильно. Чем я горжусь: нам удалось не просто поднять экономику региона, а так ее диверсифицировать, что она стала очень устойчивой. Ведь Воронежская область единственная в ЦФО, которая в условиях кризиса работала устойчиво, не рухнула. У нас все примерно поровну: промышленность — 30%, сельское хозяйство — 30% и малый и средний бизнес — 30%.
— Яйца в разных корзинах.
— Да. И это принципиально важно. Такая экономика давала возможность не просто развиваться, но и давать хороший доход в бюджет. Когда я пришел в 2000 году, у нас бюджет был 6 млрд рублей с небольшим, а 2008 год мы завершили с бюджетом 59 млрд рублей. Почти в десять раз мы нарастили свой бюджет. Это позволяло нам строить и школы, и газопроводы, и больницы, и спорткомплексы. Это были очень хорошие результаты. И я могу сказать, что до конца срока Гордеева мы выйдем за 100 млрд бюджета. Надо только все время держать руку на пульсе. Все-таки сегодня, что бы там ни говорили, авиационный завод работает. А это очень хороший источник доходов, и он будет нарастать. Я об этом никогда не говорил, но вам скажу. Кто решил вопрос строительства в Воронежской области второй атомной станции? Анатолий Борисович Чубайс. По федеральной программе мы должны были начать строительство первого блока в 2017 году. И все мои попытки что-то изменить успеха не имели. В правительстве говорили: ну что ж делать, так прописано. Умные люди посоветовали: ты съезди к Чубайсу, хоть он и далекий от атомной энергетики человек. Люди говорят, значит, надо прислушаться. И я поехал к нему. На удивление, он принял меня очень приветливо, послушал и сказал: «Хорошо, я помогу». И буквально через пару недель вышли изменения, нас поставили первыми в программе. И сразу два блока начали строить. Трудно описать, какие от этого будут доходы... Колоссальные деньги будут поступать и от стройки, и от работы самой станции. Я уверен, что через год-два заработает Масловская площадка. Надо просто работать с инвесторами, они есть. Сегодня на повестке дня стоят еще несколько крупных объектов. Алексей Васильевич Гордеев сказал правильно, что мы должны привлекать инвесторов в строительство промзоны. А газификация области? В 2000 г. село было газифицировано на 18% — это смешно. И мы стали строить газопроводы. Так, как мы строили, не строил ни один регион страны. Тут вкладывались и свои деньги, региональные, и деньги Газпрома, что очень важно. В инвестиционной программе Газпрома каждый год наша область стояла: когда три миллиарда, когда сотни миллионов рублей. Также мы начали решать социальные программы: школы, больницы, спортивные комплексы. Мы создали универсальный проект детского сада. Он как детские кубики: один кубик на 70 мест, два соединяются — 140 мест, три — 210.
А из того, что не удалось сделать, самым главным я бы назвал то, что не смогли мы перевести экономику области на инновационные рельсы. Этой проблеме был посвящен огромный труд, проводились совещания, были разработаны программы, но потом постепенно это дело стало угасать. Развивали технопарки, да, но последовательных шагов по переходу предприятий на инновационные рельсы практически не было. Только в последние годы авиационный завод начал делать такие шаги. Сам я не очень понимал, как это делать. Все это связано с модернизацией мощностей предприятий, это колоссальные затраты. Тот же авиазавод ничего никогда не сделал, если бы не помощь государства.
— Сами предприятия не имеют средств или не желают этим заниматься?
— И то, и другое. На Западе структура собственников совершенно отличается от нашей. У них собственники — те, кто в ходе длительного периода сформировали свое дело. У нас 90% собственников — люди, которые случайно, часто на халяву, получили предприятия. Сначала считалось, что во временное пользование — вот-вот отберут. Когда коммунисты создали большинство в парламенте, все думали, что они проведут национализацию, отберут все. И наши собственники поставили перед собой одну цель: быстрее выдавить максимум прибыли из предприятий. И все выводили деньги за рубеж. А некоторые сразу через оффшоры создавали компании. У нас есть ряд предприятий, которые существуют в Воронеже, а все активы у них в Белизе. Они должны были научиться зарабатывать деньги и вкладывать их в развитие. А они думали: а вдруг все кончится, зачем тогда работать? Это самое страшное, и в этом принципиальное различие нашей модели от западной. Ведь нельзя никого заставить. Путин умеет страной в ручном режиме руководить, но ведь нельзя все время так. Должно быть налоговое законодательство такое, которое стимулировало бы и подталкивало людей к инновационным идеям. Мне по роду моей прежней службы пришлось немного работать с иностранцами. И один из них мне говорил: «Меня поражает ваша налоговая система. Я владею предприятиями, которые я построил в десятках стран. У нас система налоговых законов очень четкая — я получил прибыль в 100 миллионов, могу купить себе яхту, самолет и так далее, но в любом случае я с этой прибыли отдам почти 90% налогов. А если я эту прибыль направлю в развитие собственного бизнеса у себя в стране или за рубежом, меня или от налогов вообще освобождают, или они становятся минимальными. У вас же все платят одинаково, что журналист со своего гонорара 13%, что олигарх». С другой стороны, у нас есть очень большая группа людей, которые требуют пересмотреть итоги приватизации. Когда в одном из своих посланий Путин этой темы коснулся, весь зал — а это Госдума, правительство, Совет Федерации, все губернаторы — взорвался шквалом аплодисментов. О чем это говорит? Кто-то не успел поучаствовать, кому-то не хватило, кому-то это все надоело, и они просто недовольны.
— Что ж тут тогда говорить о простом населении.
— Совершенно верно. Некоторые говорят, что не надо совсем отбирать, но тот, кто получил предприятие бесплатно, пусть в течение 20 лет полную его стоимость государству вернет.
— Как будто можно просчитать эту реальную стоимость.
— Конечно. Поэтому слушая Дмитрия Анатольевича Медведева, его пламенные призывы развивать нанотехнологии, думаешь: все абсолютно правильно он говорит про то, что надо делать. Но как делать? Этого не говорит никто. Сейчас часто можно услышать: вот ерунда, нанотехнологии какие-то придумали, все это муть, жили в СССР безо всяких нанотехнологий и были лучшие. Да, жили, но лучшими мы не были никогда. Просто мы ценой неимоверных усилий, за счет уровня жизни населения совершали прорывы — космос, оборонка и так далее. Но что значат эти прорывы? Наши спутники летают в два-три раза меньше по сроку, чем иностранные. Качество у нас всегда страдало. Инновации — это ведь не что-то запредельное. Давайте сделаем табуретки, которые будут нарасхват во всем мире. Вот это и будет инновация. Просто надо производить продукцию высокого качества и приемлемой цены. То есть соотношение цена — качество должно быть лучшим в мире, тогда это и будет инновация. То, что мы в области не решили эту задачу, — это наш просчет. Но меня утешает, что мы хотя бы определили правильное направление движения. Вектор движения был выбран правильно, но реализовать идею мы не смогли.
— А каковы причины этого?
— Тут много разных факторов. Команда была не способна на решение такой задачи, надо признать. И я это вовремя не понял. Да и сам я тогда был не готов еще к этому. Но решить эту грандиозную задачу в масштабах региона без помощи федерации тоже невозможно, это надо понимать. И вторая существенная недоработка: животноводство. Мы много сделали для села. Мы создавали там такие условия, чтобы люди не уезжали, чтобы те, кто получает образование, вернулись в село. Все-таки сотни специалистов мы обучили в вузах, чтобы они вернулись в село. Мы старались строить там жилье для них, создавать все социальные условия. Но мы упустили: старались, но не смогли сделать — решить серьезно проблему животноводства области.
Алексей Гордеев сказал (и я с ним согласен, ему лучше знать), что наш потенциал по сравнению с Белгородской областью в полтора раза выше. И вот этот потенциал у нас остался неиспользованным. В силу разных субъективных обстоятельств мне не удалось отстроить нормальные рабочие взаимоотношения с местными банками, нашим Сбербанком, и он ушел со своими инвестициями в Белгород, Липецк, Тамбов. И у нас сегодня ни одного предприятия серьезного в селе с участием Сбербанка нет. Сегодня Гордеев такую задачу перед Сбербанком поставил, и я думаю, он ее доведет до финиша, чтобы этот банк основные усилия сконцентрировал на нашем регионе. На сегодняшний день выращены кадры, которые могут нормально воспринять эти инвестиции. И я думаю, что все получится. Тут главное, чтобы вся команда это понимала, а не только губернатор.
— А какие заявленные и реализующиеся инвестпроекты в Воронежской области могут стать прорывными, локомотивными, и помочь быстрее в развитии области?
— Я не думаю, что какой-то один проект решит все, это исключено. Был министр путей сообщения Аксененко, потом Фадеев. С этими министрами мы начинали реконструировать завод имени Тельмана. По сути дела, речь шла о строительстве нового завода. Потом новое руководство пришло в РЖД, у него другие подходы. И производство пассажирских вагонов передали в другой регион. А вложены были огромные деньги. Нам сказали: может быть, мы дадим вам заказ, будете делать поезда для Олимпиады в Сочи. Но это максимум 20 поездов. Когда создавали Объединенную авиастроительную корпорацию, я в должности губернатора возглавлял рабочую группу президиума Госсовета по авиапрому. Было много споров, разных точек зрения. В итоге ее создали, и это правильно. Но остались за бортом приборостроители, двигателисты. Все нельзя объединить, но стремиться надо. Вот сегодня мы уже втянули туда двигателистов, потому что поняли, что без них дело не пойдет. Двигатель-то делают французы для «Супер-джета», до сих пор мы не можем сделать. Но сейчас я не могу понять, что будет дальше. Если самолет в этом году не выйдет в серийное производство, то это будет очень тяжелый удар по авиапрому.
Наш авиазавод уже на протяжении лет пяти работает в кооперации с «Боингом». Делает ему различные комплектующие, агрегаты. Но когда нам предлагают самолет, который на 80% сделан за границей, и говорят — это мы в кооперации работаем, то это не кооперация, это мы делаем заграничный самолет. При чем мы-то здесь тогда? Я помню, что мы выставляли наш самолет Ан-148 на двух последних «Максах», и дважды Путина к нему не подпустили.
— А такое может быть, чтобы Путина куда-то не подпустили?
— Он же не может все обойти. Не можем же мы ему сказать: «Владимир Владимирович, поверните сюда». А когда, будучи в Воронеже, он поднялся в Ан-148 и посмотрел его, он высказал своим помощникам все, что о них думает. К сожалению, уже много времени потеряли. Но после его посещения сразу увеличилось количество заказов. Сегодня это промежуточный самолет. Тогда еще была поставлена задача сделать модели, которые пойдут не только внутри страны, но и на экспорт. 10% рынка захватить — такая была задача. Там несколько моделей были определены, работы по ним идут. В частности, модель МС-21. Это машина, которая должна стать прорывной и заменить самолеты класса Ту-154. Нам нужен такой самолет. Он будет очень экономичным и призван стать лучшим в мире. И разработкой этой машины должна была заниматься компания Ильюшина. И вот, не знаю, по каким причинам, делается совершенно удивительный вираж: его разработку уже внутри ОАК передают компании «Иркут». Это компания Яковлева, в Иркутске у них завод. Они делали совершенно другие машины, такие большие самолеты они не делали никогда. А МС-21 — это как Ил-86, только лучше. Где должны его делать — понятно. И если мы его выбьем для Воронежа, вот тогда авиационный завод в обозримом будущем будет загружен. Но принимается решение, пока неофициальное, что делать будет иркутский завод.
— Это в рамках корпорации решается?
— Да. Но за него надо биться, доказывая, что мы его должны делать. Это судьба огромного завода, и судьба половины города. Демченко — руководитель «Иркута», не знаю, насколько он сильный конструктор, но то, что он от бога менеджер — это точно совершенно. МС-21 нет еще, а он уже вкладывает деньги в модернизацию своего завода. Сегодня власть должна за авиазавод бороться, биться за то, чтобы заказ пришел сюда. А учитывая безумную коррумпированность тех чиновников, которые принимают решения, это сложнейшая задача.
— Владимир Григорьевич, в недавнем интервью «МК» вы рассказали, как удалось при вашей помощи решить проблему компании «Шипов лес» в Воронцовском лесничестве. А какой, на ваш взгляд, идеальный механизм помощи бизнесу чиновником? Точечная личная помощь конкретному бизнесу или создание определенной системы взаимоотношений?
— Сегодня большую роль приобретает принцип ручного управления. Потому что всем помогать, во-первых, нет денег, а во-вторых, просто невозможно. Надо все возможные ресурсы вкладывать в те предприятия, которые дадут быструю отдачу. Но все это должно решаться профессионально и публично, чтобы другие представители бизнеса понимали, почему помогли тому, а не другому. Тогда не будет обид, не будет слухов про взятки и другие коррупционные вещи. Очень важно, чтобы был принцип открытости, прозрачности всех видов помощи.
— Недавно правительство Воронежской области опубликовало план мероприятий по реализации послания президента Федеральному собранию. Звучали мнения, что власть несколько осторожничает в отношении некоторых показателей. Например, касаемо производства молока, местным производителям надо будет повышать показатели только на 3-4% в год относительно предыдущего периода. На ваш взгляд, эта программа в целом соответствует потребностям и возможностям региона? Или, может быть, вы бы сами туда что-то добавили?
— Я в деятельность исполнительной власти вообще никак не вмешиваюсь. И не комментирую ее, потому что это некорректно. Ну, хвалить еще можно, а уж критиковать никак нельзя. Потому что люди, которые пришли сегодня к управлению, они не худшие, а лучшие управленцы, раз их поставил президент. И они должны сделать дело профессиональней и лучше. Ведь и мы всегда старались планировать и обещать по минимальному. Но такой подход имеет и свой негатив, причем существенный. Если написано, что производство молока нужно увеличить на 3%, то поверьте мне, главы районов, кто будет на местах нести ответственность за это молоко, они ведь и будут 3% делать. Это надо учитывать.
— Владимир Григорьевич, можно ли работать в исполнительной власти и не нарушать закон? Вспомним историю с вашим первым замом Наумовым, подписавшим закон о 600 миллионах, который не принимала Дума.
— Можно работать без нарушения закона. И в той ситуации все можно было сделать по закону. Просто надо все было делать нормально и доводить до ума. Не надо надеяться только на русское авось. Они пришли в Думу, а председатель (тогда им был Титов) сказал, что на следующем заседании мы это дело примем. Но потом забыл или закрутился. А год кончался, и надо было все срочно делать. И все вот так получилось, потому что бардак. А Наумов должен был настоять на созыве сессии. Не такая большая проблема собрать Думу.
— Может быть, тот закон был правильным и нужным, но, узнавая такие факты, публика начинает думать: а что там у них, во власти, черти что творится.
— Это только одна сторона. А есть еще другая. Ведь подчиненные видят, что начальник словчил, и думают: «А чего же мне тогда не словчить?» Власть начинает сама себя дискредитировать, а страшнее ничего не бывает. Когда власть сама себя компрометирует — это уже разложение.
— В свое время в прессе и в политических кулуарах вас упрекали в чрезвычайной бизнес-активности одного из ваших сыновей. Что он, используя фамилию или ваше влияние, добивается на местном рынке каких-то преференций. По этому поводу что вы тогда думали и что думаете сейчас?
— У меня сыновей двое, оба офицеры. Старший продолжает служить, а младший ушел со службы — чисто материальные были причины. Надо было содержать семью, а в Москве на зарплату, которую тогда получали офицеры ФСБ, делать это просто невозможно. Отсюда, кстати, и пошел моральный распад в системе ФСБ. От бедности. Потому что была масса предложений в Москве: приходили и просили, чтобы стали над ними «крышей». Мол, мы от вас ничего не потребуем, будем платить хорошие деньги, просто когда будут наезжать, вы нас как-то прикройте. А потом дальше пошло — бандюки наехали, как с ними поступать? Руки за спину, в машину, в лес, в яму. Вот так все начиналось. А беззаконние порождает еще большее зло. Я человек старой формации, я знаю, что за некоторые проступки, которые совершались в управлении, где я служил, раньше бы руководители просто застрелились. А нынешним все сходит с рук, они идут на повышение, движутся дальше. И сын не захотел участвовать в этих делах и ушел, его не отпускали, пришлось мне вмешаться в эти дела. Зачем силой держать парня, толку же не будет. Он стал заниматься потихоньку в Москве бизнесом, потом сюда приехал. Зарабатывает он достаточно, чтобы нормально жить. И он очень честный и порядочный человек. Иногда сын со мной делится какими-то проблемами. Он мне сказал, что налоги — это тема, которая даже не обсуждается. Говорит: могут придти ко мне любые проверки, я до последней копейки все оплатил. А когда я узнавал, что что-то сделано не очень чисто, я сам все отменял. Выделили в Юго-Западном районе кусок земли в сосняке для добычи песка. Я эти бумаги не подписывал, но когда узнал, я позвал всех, кто участвовал. Выяснил, что все это дело законно, но может вызвать пересуды. И тут же я отменил это распоряжение. Он у меня достаточно толковый и умный, чтобы вести свои дела самостоятельно. У него нет какого-то сверхкрупного проекта, который был бы связан с бюджетом. Я ему говорил: «Слава, только не занимайся ни одним проектом, где есть бюджетные деньги». Это дело просто исключается.
— А чем вы занимаетесь в Совете Федерации? Что это за работа — быть сенатором?
— Сенат — это высший законодательный орган страны. Главная задача его состоит в том, что он или утверждает принятые Думой законы или отклоняет их. Это своеобразный фильтр. Там достаточно мощные и сильные кадры в аппарате Совета Федерации, привлечены эксперты для того, чтобы сделать оценку того или иного закона — экономическую, политическую, социальную. Мы очень облегчаем работу президента. Но бывают случаи, когда мы с президентом расходимся. У нас в прошлом году был такой случай. По инициативе президента был внесен проект закона, который разрешал иметь вузам бизнес-структуры, чтобы они занимались научными разработками. Дума с ходу их приняла, там фракция проголосовала. А у нас нет фракций, каждый отвечает за себя. И мы начали прорабатывать и подсчитали, что этот закон в том виде, в котором он был сделан, не годится. Вот у нас есть классический университет, в нем работает очень известный ученый, академик Иевлев. У него школа, он занимается наукой, физикой твердого тела. Это нанотехнологии. Им государство купило электронный микроскоп. Ну, бизнесмен он никудышный, это я сразу могу сказать.
— Да оно ему и не надо — быть бизнесменом.
— Правильно. Представим, некто Иванов, пользуясь этим законом, создает в ВГУ бизнес-структуру. И в соответствии с этим законом он получает микроскоп в постоянное пользование. Не в собственность, но в постоянное пользование. А второго-то там нет. И мы поэтому этот закон заблокировали. Это было последнее заседание перед каникулами. Когда Медведеву доложили, что закон вернули, думаю, там был серьезный разбор полетов. И начались звонки: просим, мол, немедленно вернуться к рассмотрению закона. И мы примчались все туда, такого я, честно, ни разу не видел, чтобы все явились. Обсуждали опять, но чувствую, что кончится тем же, мы опять заблокируем закон. Но тут Миронов обратился с душевным призывом: давайте мы его сейчас примем, но чтобы через год, например, к нему вернуться. Посмотрим, как будут идти дела, создадим комиссию специальную. Целый день мы один закон принимали. Я в Совете Федерации меньше года, мне трудно судить, но те, кто долго работает, говорят, что сейчас законы стали более проработанные. Кроме того, мы очень много работаем в регионах. За полгода моей работы мы провели выездные заседания в Смоленске по местному самоуправлению, в Костроме. И еще были в Сибири, но я там не участвовал. Собрали в Смоленске всех глав местного самоуправления и в течение полудня с ними вместе методично проработали закон о местном самоуправлении. Что работает, что нет, какие есть трудности. И после этого был разработан целый пакет изменений, который будет внесен на рассмотрение в Думу.
— Вы как-то сказали, что сегодня у «Единой России» нет альтернативы. А какой, по вашему, должна быть альтернатива, какой должна быть оппозиция партии власти?
— У нас сегодня «Единая Россия» — партия монопольная. Но любая партия должна иметь какие-то границы своего политического спектра. Но вот Грызлов выступает на форуме в Питере и говорит: «Мы — консерваторы». Он сам не очень понимает, что это такое. А потом говорит: «Мы — прогрессивные консерваторы, стоящие на правых позициях». А сейчас он говорит: нет, мы все-таки являемся центристской партией. Но так же нельзя. «Единой России» может составить конкуренцию партия, которая будет создана на тех организационных принципах, на которых создавалась КПСС. Это должна быть очень четко организованная структура, созданная снизу. А сейчас в партию принимают в Москве. А если человек живет на Камчатке? Все равно в Москве. Вот назначили Сысоева руководителем партии здесь. Он почему-то посчитал, что партию нужно делать из учителей школ. Это, конечно, просто: сказать директорам, и все дисциплинированно вступят. У нас, если посмотреть, все ячейки партии состоят из школ, больниц, социальных учреждений, потому что это ему знакомо. Снизу ничего не решается, даже выборы секретарей, даже тех, кого в селе выбирают, списки утверждаются наверху. Для чего это нужно? Если это недоверие к местному руководству, тогда меняйте его. Сегодня во многом партия «Единая Россия» опирается на авторитет Путина. И если бы Путин ради хохмы сказал: «Я с партией Миронова», все бы перешли за ним. Ныне партии создаются только для проведения выборов. А теперь этого руководству «Единой России» начинает не хватать, они уже хотят влиять на формирование властных структур. Но в ситуациях критических будет ли эта партия так же единой и монолитной?
Герман Полтаев
Inside №3 (06) март 2010
