Игорь Татарович: «Антикоррупционная политика не дает нужных плодов, а общество видит в ней повторение 1937 года»

Воронеж. 07.05.2021. ABIREG.RU – Рейтинг влиятельности – Управляющий партнер адвокатского бюро «Шлабович, Татарович и партнеры» Игорь Татарович рассказал о, так называемом, экономическом или новом 37-м годе: с каких событий этот период берет своё начало и почему общество ассоциирует последние 5 лет со страшным промежутком российской истории.

– Игорь Анатольевич, расскажите, почему текущий период получил название экономического 37-го и когда он начался?

– Понятно, что это название достаточно условное, хотя многие его активно употребляют, и небезосновательно. Начался этот период с 2014 года – с наступлением системного мирового экономического кризиса. С падением доходов и снижением возможностей получения денег в бюджет началось перераспределение активов, бюджетных средств и бизнеса в том числе. Инструментом этого перераспределения стали санкции со стороны государства, действия государственного репрессивного аппарата, которые в этой системе занимают одну из основных ролей. Конечно, то, что происходит сегодня, вряд ли можно сравнивать в полной мере с тем, что происходило в нашей стране в пресловутом 37 году 20 века. Но многие тенденции, контуры, которые мы наблюдаем и знаем из истории, к сожалению, просматриваются и сейчас.

– В реальном 1937-м основной удар репрессий пришелся по социальным группам, которые доминировали в СССР в то время: профессиональным революционерам, военачальникам. На кого удар приходится сегодня?

– Как и в 37 году, когда случилось перераспределение власти и усилилась роль государства, так и сейчас под удар попали те, кого необходимо вычистить из государственного аппарата, из бизнеса. Поэтому наказания направлены в основном на бизнесменов и чиновников, которые не смогли по неким причинам вписаться в систему или, скажем так, не имеют необходимой поддержки со стороны государства и силовых структур.

– А в большей степени на кого именно: на предпринимателей или чиновников?

– Официальной статистикой я не владею, но, если исходить из моей практики, примерно поровну. Мы наблюдаем, что удары идут по чиновникам в различных структурах – от государственного управления, законодательных органов до карательных. Такой же удар идет и по бизнесу. В первую очередь страдает крупный и средний, но достается и малому.

– Новый 37 год, на ваш взгляд, это политическая стратегия, несущая тотальный характер, или же точечные удары против «неугодных»?

– Могу сказать, что это комплекс факторов. Есть и объективные, связанные с мировым экономическим кризисом. На сегодняшний день мы замечаем общий тренд: во всем мире усиливается роль государства, усиливается ограничение гражданских прав, перераспределяются ресурсы. Есть и субъективные причины: непосредственно российская специфика – это ожидание элитами преемственности и передачи власти другим персоналиям, другим группам, что влечет необходимость усилить государственный аппарат и очистить его от неблагонадежных, нежелательных элементов. Ну и, понятное дело, есть эгоистические интересы отдельных представителей власти, правоохранительных органов, которые в рамках общего тренда реализуют свои цели. И они не всегда объективны и не всегда связаны с интересами государства и той политикой, которую оно проводит.

– Какие цели преследует политика, реализуя сегодня «экономический 37 год»?

– Конечно, государство заинтересовано в том, чтобы бороться с коррупцией. В России коррупция действительно достигла рекордного размаха. И управленческие решения, которые спускаются сверху, саботируются и не выполняются именно из-за того, что наш государственный аппарат погряз в коррупции. Она – составной элемент нашего управления, и, к сожалению, это фактор, который, в том числе, учитывается в экономических расчетах. Поэтому наша власть заинтересована в ее истреблении, заинтересована в том, чтобы бизнес осуществлялся в прозрачной среде, чтобы исключались схемы сокрытия доходов и пополнялся бюджет. Но, как я уже сказал, на практике мы сталкиваемся и с тем, что в рамках общегосударственной политики отдельные сотрудники правоохранительных органов, а также связанные с ними властные группы и бизнесмены используют эту политику для реализации личных целей и задач – перераспределения активов, должностей, захвата чьего-то бизнеса и прочего.

– Насколько сильно законодательство изменилось с начала этих репрессий? Какие вещи, ранее считавшиеся правомерными, теперь запрещены и почему?

– Репрессии, наверное, это громко сказано. Таких репрессий, как в 30-х годах 20 века у нас сегодня нет. Но явно усилилось преследование бизнесменов и чиновников по различным направлениям: по уголовно-правовому, административному, налоговому. Совершенно очевидно, что наша Государственная Дума «в режиме пулемета» постоянно принимает законопроекты, связанные с ужесточением старых и введением новых административных и уголовных составов.

– Раньше такого не было?

– Последние годы, которые мы называем экономическим 37-м, как раз этим и характеризуются. Практически любая новость о действиях Госдумы связана с тем, что введены какие-то новые составы правонарушений, ужесточены существующие. Причем те законы, которые жизненно необходимы и требуют скорейшего принятия, не рассматриваются годами. Авторы этих законопроектов уже перестали быть депутатами, а они все еще находятся где-то в недрах Госдумы.

Поэтому, первое, что я хотел бы выделить – ужесточение законодательства в уголовной и в регулятивной сферах. Определяются новые правила игры, действий бизнеса. Причем, к сожалению, эти правила не просто ужесточаются – они ужесточаются задним числом.

– Можете привести пример?

– Могу, правда, не такой свежий. В 2017 году в Налоговый кодекс была введена пресловутая статья 54.1, которая, по сути, кардинально изменила правила игры.

Ранее, чтобы обосновать налоговый вычет, предпринимателю достаточно было доказать, что он реально приобрел услугу и она была для него экономически целесообразной, а компания, у которой он ее приобрел, не является ему подконтрольной. И не важно, была ли это фирма-однодневка или нет. Статья 54.1 ввела положение о том, что юридическая составляющая тех документов, которые предоставляются в налоговый орган, должна быть кристально чиста и лицо, которое указано в качестве исполнителя работы, поставщика товара, должно быть тоже реальным. Но вся беда в том, что эту норму ввели в 2017 году, а налоговые органы стали применять ее к налоговым периодам, которые были до 2017-го.

Весь бизнес спокойно себе работал и не предполагал, что это правило когда-нибудь изменится, и, я подозреваю, налоговые органы тоже не предполагали. Понятно, что под эту марку выводились средства, обналичивались, часть денег оставалась без налогообложения. Государству это не понравилось – и ввели новые правила. Но стали приходить налоговые органы и, проверяя периоды до 2017 года, применять новые стандарты.

– А это законно?

– На этот счет применяется различная судебная практика. Есть практика, которая говорит, что нельзя применять эту норму к периодам до 2017 года , есть практика обратная. Насколько это законно – вопрос риторический. У нас есть общее конституционное положение, принцип права, что любой закон, который ухудшает положение граждан или организаций, не имеет обратной силы. Но здесь судебная практика исходит из того, что это некая процессуальная норма, которая, по большому счету, не вводит никаких новых правил, так что ее можно применять к старым правоотношениям.

Правильнее было бы, если государство пришло и сказало: «Уважаемый бизнес, с сегодняшнего дня мы вводим вот такие стандарты для вашей работы. Вы можете им следовать, и тогда вы будете добросовестными налогоплательщиками, а можете их игнорировать, но тогда не обижайтесь». А так здесь присутствует элемент какого-то жульничества. Государство пользуется тем, что оно сильный субъект, который сам вводит правила и их изменяет. Но при этом государство не оставляет бизнесу возможностей эти правила исполнять. Как исполнять правила, которые будут введены через 4 года?

– Мы сталкиваемся с этим только в налоговой сфере?

– Нет, не только. Например, постоянно ужесточаются основания для оспаривания сделок банкрота. В моей практике были случаи, когда сделка, совершенная за 3 года и даже за 10 лет до введения процедуры, оспаривалась по новой схеме.

Тут надо отметить, что изменения вносятся не только в закон. Изменения вносятся еще и в судебную практику, причем это более гибкий инструмент. Изменения в практику внести очень просто: Верховный суд издал какой-нибудь обзор, информационное письмо, постановление пленума, согласно которым практически полностью изменили практику применения каких-то норм или даже фактически ввели новые. И все – суды стали совершенно по-другому применять законодательство, а люди, которые прямо сейчас провели сделку, об этом не знают. К тому же законы у нас пока что не всегда быстро и открыто доводятся до субъектов правоотношений, которые должны эти законы исполнять. Именно поэтому важно обращаться к специалистам, которые за этой судебной практикой следят.

Например, не так давно Верховный суд издал обзор практики по банкротным делам и фактически ввел новые нормы в законодательстве о банкротстве. Введено понятие так называемого аффилированного кредитора, который не может голосовать за избрание арбитражного управляющего или принимать какие-то иные решения. Если его устанавливают, то устанавливают за реестром. Так вот: в законодательстве понятия аффилированного кредитора нет. Сейчас есть законопроект о внесении изменений в закон о банкротстве, где это понятие только предлагается. А Верховный суд уже его ввел. Получается, с одной стороны, это закону не соответствует, но, с другой, когда конкретный судья рассматривает конкретный спор, он исходит из позиции вышестоящего суда. И таких примеров можно привести еще очень много.

– Игорь Анатольевич, вы рассказали и о положительных сторонах ужесточения государственной политики, и об отрицательных. И все-таки: эффективно ли оно в свете нынешней экономики или приносит больше вреда?

– Понимаете, здесь сложно однозначно оценивать, потому что процесс еще идет. На него параллельно накладываются многие факторы: пандемия, экономический кризис, политические процессы, которые происходят в России и мире в целом. Поэтому сказать, каких моментов – положительных или отрицательных – больше, пока сложно.

– С юридической точки зрения, с точки зрения закона, какие можно выделить основные черты современных «репрессий»?

– Если обратиться к 1937 году, было достаточно одного доноса, чтобы человека привлекли к уголовной ответственности, дали большой срок или даже расстреляли. К сожалению, аналогичная черта имеет место быть и сегодня, и встречается довольно часто. Сейчас людей снова начали привлекать к уголовной ответственности за коррупционные преступления лишь на показаниях какого-либо лица. Мы наблюдаем, что стандарт доказывания по взяткам и коммерческому подкупу стремительно меняется. К уголовной ответственности за эти преступления привлекают без предмета взятки и даже без результатов оперативно-розыскных мероприятий, только на основании показаний взяткодателей. И это не может не вызывать тревогу. В нашей практике было заведено дело, когда человека обвинили в том, что он в течение восьми прошлых лет получал взятки, основываясь только на показаниях сотрудников.

Также необоснованно расширили сам состав «взятки», переведя его объективную сторону из области реальных фактов в область неких субъективных оценок. Если раньше взятка трактовалась как незаконное вознаграждение лицу за совершение или несовершение каких-либо действий, входящих в его должностные полномочия, то сейчас ввели такое понятие, как «общее покровительство», вознаграждение за которое тоже квалифицируется как взятка. Что это такое – не знает никто. Верховный суд попытался разъяснить, но ничего из этого не получилось. Теперь, когда нет реального предмета правонарушения, но нужно человека привлечь к ответственности, правоохранительные органы пишут пресловутое «общее покровительство».

Конечно же, третья черта, она же и проблема, – отсутствие должной состязательности в уголовном процессе. Возвращаясь к 30-м годам, процент оправдательных приговоров в Советском Союзе был характерным для развитых европейских стран – 17-18 %. Сейчас у нас демократическое государство, развитая состязательность сторон в процессе, но количество оправдательных приговоров в среднем по России составляет 0,2 – 0,3 %, большую часть которых составляют приговоры, постановленные с участием присяжных. По 58-й статье, по которой в Советском Союзе судили всех врагов народа вне какого-либо судебного порядка, так называемыми, внесудебными тройками, процент оправдательных приговоров был таким же. В Воронежской области, по моим ощущениям, он и вовсе ниже среднего.

Четвертая черта – это схемы работы правоохранительных орагнов. Это значит, что они находят какую-то одну схему и по ней начинают работать. Правда, к разным лицам, совершившим схожие правонарушения, применяют разные правовые последствия. Что я имею в виду: одна из известных схем, которая на слуху и в нашем регионе, когда руководители начисляют своим сотрудникам премии и часть этих денег уходит самому руководителю. Что характерно, в одних случаях это оценивается как хищение, в других – как злоупотребление должностными полномочиями, в третьих – как взятка. В одном случае ограничиваются условным осуждением, в другом – это реальный тюремный срок, причем значительный.

Ну и пятая черта, которую я хотел бы выделить – то, что наказания применяются выборочно. Это и создает правовую неопределенность и почву для каких-то коррупционных проявлений, и дает возможность правоохранительным органам манипулировать бизнесменами и чиновниками: «Мы тебя можем за это наказать, а можем и не заметить».

Борьба с коррупцией – это не только о репрессиях и наказаниях. Это именно выстраивание такой системы, когда все понимают, что если они будут нарушать утвержденные правила, то однозначно окажутся на скамье подсудимых или понесут другие негативные последствия. А пока этого нет, о чем можно говорить? Когда наказание происходит выборочно, это больше похоже или на сведение счетов с конкретным человеком, или на решение кадровых вопросов, когда нужно очистить должность и изменить расклад сил в каком-то органе. Поэтому если мы видим, как увеличивается количество уголовных дел, приговоров, но коррупция продолжает расти и дальше, это говорит о том, что меры неэффективны.

– Значит, с такими репрессивными мерами государства нужно бороться?

– Бороться с ними не нужно, потому что ликвидация преступности – это задача любого государства. Просто, во-первых, в обществе нужно выстроить четкое понимание, что является противоправным. Потому что, помимо формальных законов, у нас есть неформальные законы. И именно неформальные, неписаные законы работают всегда более четко и более жестко. Во-вторых, исключить произвольное трактование закона. В-третьих, правоприменение должно быть выстроено так, чтобы оно не предполагало избирательности и произвольного применения инструментов, которые закон устанавливает. В-четвертых, оно не должно использоваться в личных целях. И, в-пятых, необходимо обеспечить состязательное правосудие. Человек должен иметь возможность открыто на судебном разбирательстве спорить с государством на равных и не доказывать по всем принципам и конституционным правилам свою невиновность. Государство должно доказывать его вину. А суд, как независимый арбитр, не связанный ни с одной из сторон процесса, должен принять решение, а не просто переписать приговор из обвинительного заключения следователя. Пока эти факторы не будут реализованы, антикоррупционная политика государства не даст нужных плодов, а общество по-прежнему будет видеть в ней повторение 1937 года.