В материале «Известий» – о четырехдневной рабочей неделе и опасностях для самозанятых.
Глава Российского союза промышленников и предпринимателей Александр Шохин в рамках Восточного экономического форума рассказал «Известиям», чего ждать российским предпринимателям, будет ли в стране четырехдневная рабочая неделя и почему самозанятым может быть опасно выходить из тени.
– Александр Николаевич, мы с вами каждый год встречаемся на форуме. Что-то меняется? К примеру, на Дальнем Востоке – пилотном регионе для многих бизнес-процессов?
– Меняется. Законодательная база, которая в последние годы была принята по Дальнему Востоку, – беспрецедентная. Всё, что можно придумать для привлечения инвестиций, здесь уже реализовано. Некоторые считают, что такой опыт можно распространить и на всю страну, но это не так.
Многие вещи не подлежат распространению – к примеру, почти нулевые ставки социальных взносов. Нельзя допускать, чтобы пенсионный фонд и другие государственные внебюджетные фонды остались без источников дохода. Есть специфика, к которой тянутся регионы. Недавно два субъекта федерации попали в состав дальневосточного округа – Забайкалье и Бурятия. Стремление к этому может охватить всю страну, но процесс уже завершился.
Хотелось бы видеть здесь не только создание особых льготных и налоговых условий, но и результат этих усилий – прекращение оттока населения (а люди все же уезжают), рост инвестиций и национального валового продукта. Это потихоньку происходит, но нужны ощутимые сдвиги, чтобы народ перестал уезжать и даже наоборот потянулся в регион.
В этом смысле динамично меняется Владивосток. Филиал Мариинки и будущий филиал Эрмитажа, безусловно, превращают город в культурный центр общероссийского масштаба. Это не только столица Дальнего Востока, но и один из культурно-экономических центров России. Плоды усилий по развитию региона должны быть прежде всего экономические – это возможность хорошо зарабатывать и проводить свободное время. Когда мы увидим положительное миграционное сальдо, значит, все получилось.
– Дальневосточные предприниматели жалуются на те же проблемы, что и остальные. В первую очередь – на административное давление.
– Было бы странно, если бы дальневосточный регион находился в тепличных условиях. Территория опережающего социально-экономического развития – это все-таки ограниченная территория внутри субъектов. Режим свободного порта тоже распространяется на конкретные портовые сооружения и инфраструктуру. Остальная часть Дальнего Востока живет по общим принципам. Даже льготные тарифы на электроэнергию – это скорее выравнивание условий или хотя бы шаг в этом направлении, чтобы ведение бизнеса здесь и в центральной России было сопоставимым.
Поэтому жалуются в основном на избыточную надзорную административную активность – прежде всего региональных и местных властей. Если взглянуть на цифры, то получается, что на Дальнем Востоке давление местной администрации выше, чем в других регионах страны. Федеральные структуры здесь напротив действуют чуть мягче, чем в среднем по России. Безусловно, хотелось бы, чтобы дальневосточный бизнес говорил не только о «дальневосточности» своих проблем, но и о системных трудностях.
– Системные проблемы остаются те же. Насколько я понимаю, это один из ключевых якорей для осуществления прорыва к 2024 году. Как найти тот самый шаг, ход, чтобы системные проблемы перестали таковыми быть?
– Легких рецептов нет. Если бы они существовали, тогда было бы непонятно, почему они не задействованы.
– Системность проблемы порождает возможность ее решения.
– Как представитель бизнес-сообщества, я заинтересован в том, чтобы от бизнеса «отстали». Мы не говорим, что предприниматели – особые люди, которые не нарушают закон, которых нельзя осуждать и так далее. Речь идет об избыточном давлении. Либо мы тогда рассматриваем бизнес как дойную корову для бюджета или правоохранителей, которые, скажем так, решают проблемы бизнеса своим способом – «крышуя» или занимаясь рейдерскими захватами. Радикальное ослабление давления на бизнес – это и есть главный способ решения системных проблем.
Второе – это определенность регуляторной среды. Мы каждый год принимаем десятки законов в виде поправок в налоговый кодекс. С одной стороны, там много улучшений. Например, правительство сейчас вносит поправки в налоговое законодательство на 185 страниц текста.
– И при этом параллельно идет обсуждение «регуляторной гильотины».
– Мы только-только успели прочитать поправки. Это еще даже не закон в первом чтении, который проходит определенные процедуры публичного обсуждения. Тем более налоговые законы не проходят сейчас оценку регулирующего воздействия.
С другой стороны, неопределенность и постоянное изменение регуляторной среды даже если и улучшает ситуацию с точки зрения правительства и деловой среды, на самом деле оказывают отрицательное воздействие. Бизнес понимает, что каждый год что-то будет принципиально меняться, а в лучшую или в худшую сторону – только, как говорится, вскрытие покажет.
– Вечный вопрос стабильности. А как эти действия тогда соотносятся с «регуляторной гильотиной»?
– «Гильотина» – вещь одноразовая. Само понятие вводит в заблуждение. Многие считают, что там что-то один раз отрежут и забудут. Да, иногда можно отрезать что-то лишнее, но мы считаем, что речь должна идти об отмене существенной части обязательных требований. Кроме того, необходимо устранить дублирования, когда разные органы проверяют бизнес по одним и тем же основаниям. Также нужна актуализация, потому что до сих пор многие нормы существуют еще с советских времен. И, безусловно, надо что-то делать с креативом федеральных и региональных властей по, скажем так, улучшению деловой среды.
– Вас устраивает проект Минэкономразвития – «белая книга», опубликованная в конце прошлой недели?
– Если честно, до конца нас ничего не устраивает. Сделаны серьезные шаги в правильном направлении, но мы еще не договорились по многим элементам надзорно-контрольной деятельности. Решили внести эти документы в правительство и частично в Госдуму и спокойно обсуждать как законопроекты, готовящиеся к первому чтению. Это большая публичность и большая возможность быть услышанными, так как сейчас по некоторым законопроектам мы потеряли нить.
Например, в прошлом году запустили хороший проект о защите и поощрении капиталовложений. Он до сих пор переписывается Минфином. В него вошли все законы, принятые в 90-е годы. Происходит актуализация, но самая главная польза, ради которой проект и надо было принимать, могла состоять в стабилизационной оговорке универсального типа. И там упоминание об этой оговорке есть, но слабое. Речь о том, что любые нормы, ухудшающие положение бизнеса, вводятся с отсрочкой до пяти лет. Тогда мы закладываем основу для предсказуемости деловой среды.
– Я помню, год назад мы с вами это обсуждали.
– Да, прошел год. Многие текущие проблемы – это проблемы из прошлого.
– А что на этом фоне сейчас происходит с реальным сектором?
– Экономический рост в районе единицы, в прошлом году было 2,3, в этом году прогнозируется в лучшем случае 1,7. Такой рост не позволяет решать многие задачи, в том числе по национальным проектам. Президент не случайно поставил цель выйти на темпы роста не ниже, а лучше выше среднемировых. Среднемировые темпы, конечно, тоже меняются. Они сейчас немного падают, прогнозы корректируются, но тем не менее три процента мировая экономика дает. А нам, стало быть, нужно как минимум удвоиться, а то и утроиться.
– Прогноз Минэкономразвития тоже не выглядит радостно.
– С точки зрения прогнозов, у нас отсрочки и сдвижки постоянно идут еще с советского времени. Порочная практика корректировки планов в сторону их снижения. Поскольку в связи с политическим циклом нужно закладывать в прогнозы 5-6 лет, у нас все показатели планируются выполнить к концу периода, поэтому на три процента мы будем выходить в 22-23 годах.
– Но тем не менее, реальный сектор сокращается?
– Что значит сокращается? Даже если у нас такая затянувшаяся стагнация, мы все-таки находимся в плюсах. Даже один процент роста – это рост, тем более, что прогноз пусть и не самый оптимистичный, но дает цифру ближе к двум.
– Тогда почему появляются предложения ввести четырехдневную рабочую неделю, ведь уровень производительности труда у нас не столь высок? И цифровые технологии внедрены не настолько повсеместно, чтобы позволить людям работать меньше?
– Я думаю, что такую задачу надо ставить. Во многих видах деятельности понятие «рабочее место» исчезает. Сотрудники компаний становятся теми, кого раньше называли людьми свободных профессий. Можно сидеть у компьютера дома и вообще не ходить на работу.
– Во многих компаниях вводится гибкий график: приходи, когда хочешь, уходи, когда хочешь.
– Главное, чтобы был результат. В каких-то профессиях можно и трехдневную вводить. Я работал в академии наук, у нас было два присутственных дня.
– Может вернуться к этому термину? Не рабочий день, а присутственный?
– Лучше рабочий. Все-таки надо работать, а не просто присутствовать. Цифровизация и роботизация производства может высвободить людей. Чтобы сохранить занятость, скорее всего, надо сокращать рабочую неделю, потому что если освободившиеся люди пойдут на улицу, то социальная напряженность, безусловно, вырастет. А если они останутся на производстве за счет того, что другие подвинутся и будут работать три или четыре дня, то можно решить проблему. Это возможно, но это вопрос далекого будущего и ограниченного количества отраслей.
– Я как раз и хотел спросить, потому что подобный шаг требует повсеместного внедрения высоких технологий. Мы сегодня разговаривали со специалистом по кибербезопасности, и он отметил, что у нас 70-80 процентов малого и среднего бизнеса не только не могут позволить себе высокотехнологичные рабочие места, но и просто обеспечить кибербезопасность.
– Малый и средний бизнес у нас все-таки сосредоточен в сфере торговли и услуг, а там кибербезопасность больше связана с расчетами, грубо говоря, данные банковских карт не должны попасть в чужие руки. Поэтому говорить о малом бизнесе можно как о среде, которая будет абсорбировать высвобождающуюся рабочую силу. Надо быть готовыми к тому, что люди переместятся в сферу услуг, в том числе социальных. И в сферу самозанятых.
Это тоже довольно длительный процесс, потому что вы не можете вытащить людей из высокотехнологичного цифрового производства и сразу перевести в ресторанный бизнес, например, или торговлю. Для этого еще нужно найти спрос на услуги. Нужны высокие доходы населения – без нее сфера услуг не будет развиваться.
– Мне кажется, мы сейчас вернемся к началу разговора, потому что прежде всего нужно создать условие, чтобы быть самозанятым было выгодно. По последним данным Росстата, людей в тени увы, сколько же, сколько и было.
– Недавно Верховный суд решил внести поправку в понятие срок давности налоговых преступлений. Получилось так, что такое преступление закрывается только тогда, когда вы возместили ущерб. Это может быть и через 10, и через 20 лет, и так далее.
Если вы в тени, значит вы нарушали налоговое законодательство, не платили налоги в полном объеме, получали зарплату в конверте и так далее. Как только вы выходите из тени и начинаете платить в полтора раза больше налогов, к вам сразу придут.
Это самый простой способ донесения на себя. То есть вместо того, чтобы сделать какую-то амнистию и забыть про налоговые преступления трехлетней и более давности, мы пытаемся расширить налоговую базу и вводим такое понятие длящегося налогового преступления.
– Вас услышали?
– Заседаем, слушают. Я думаю, отобьемся, потому что в тени у нас около 15 миллионов человек. Они не выйдут из тени никогда, если вы одной рукой будете создавать для самозанятых льготные налоговые условия, а другой рукой карать тех, кто когда-то совершил преступление и решил работать по-честному.
